Глава 30.
Игрушки в муфельной печи
Передо мной была облупившаяся дощатая стена вагона. Сидя на корточках, я всмотрелся в эту занозистую стену. До сих пор я ничего не мог увидеть - только широкие щели, за которыми копошился мрак, но теперь, оказавшись в тени поезда, разглядел и жуткую начинку товарняка. Внутри были люди. Хорошо по цветам различалась одежда. Особенно контрастными показались мне полосочки на смятом азиатском халате.
- Хочешь, откроем? - спросил Павел Фомич, но я не понял, что именно он предлагает открыть.
Жаркое отупение лишило возможности оценить ситуацию. Фрагменты человеческих тел, прижимающихся к дощатой переборке были совершено неподвижны. Отражая все небо над вокзалом, как одну синюю точку, из щели на меня смотрел большой глаз. И этот глаз не был стеклянным. Глаз был мертвым.
Присутствуя в морге на опознании трупов, я прошу чтобы с мертвеца сняли простыню. И это не прихоть извращенца. За последние четыре года одиннадцать раз опознавал, и каждый случай особый, как впервые на человека смотришь. В общем, поимел индивидуальный опыт: мертвое тело целиком не может расстроить пищеварение, а вот если показать только лицо, только ухо или, того хуже, синий мизинец на левой ноге, то несварение желудка гарантировано.
Совершено ясно я заметил кусочек натянутой голубой ткани. Фрагмент - сморщившаяся на животе мертвеца милицейская рубашка. В желудке мгновенно образовалась пустота. Спазм прокатился по пищеводу и ударил в мозг, выжимая влагу из глаз. Мое воображение взорвалось. И я увидел лейтенанта, всего целиком.
Сквозь серые доски вагона проступил не существующий в реальности мертвец. В полный рост, ухмыляющейся, играющий желваками.
- Где-то тут стояла нефтяная цистерна? - спросил мертвый лейтенант, и сам себе ответил другим молодым голосом. - Дальше, бригаденфюрер, метров четыреста по полотну...
Потребовалось усилие, чтобы понять, что голоса принадлежат Васнецову и офицеру, стоящим тут же перед вагоном. Голос у Павла Фомича был почти ласковый, с пониманием:
- Пойдем, Сережа, - сказал он. Я покажу тебе настоящий материал для статьи. Об этом писать не будем. Это только пособники, не стоят оно того.
Он хохотнул и игриво, совсем не сильно ударил своим хлыстом по моему плечу.
Мертвец мигнул и пропал. Я смотрел, как струйка крови медленно выползает из щели и растекается по металлическому ржавому краю вагона. Капли падали очень медленно и совсем беззвучно. Плеть Васнецова била меня по плечу. Краткое помутнение - тепловой удар. Я никак не мог разогнуться. Так бывает.
- Пойдем, Сережа.
Большой глоток из фляжки, и все встало на место. Это было красное вино. Наконец распрямившись, я потер им виски. Та же рука, что протянула мне фляжку, подала и головной убор. Оказавшись на ногах я заметил, что один из боевиков лежит на спине, раскинув коричневые руки, и ему на лицо льют вино из другой фляги.
Жара атаковала одинаково всех, невзирая на звания и опыт. Физиономия Павла Фомича была будто мелкими ожоговыми пузырями засыпана капельками жирного пота. Хлыст в руке его дрожал. Солнце, чуть не погубившее меня, помогло мне и выкрутится из неловкого положения.
Тяжесть и стук в голове мешали сосредоточиться, в черепе будто катались и бились друг о друга несколько бильярдных шаров. Но видения пропали. Красная бейсболка с длинным черным козырьком была тесновата, но я не стал перестегивать пластмассовый ремешок, просто натянул ее на глаза поглубже и последовал за Васнецовым до конца состава.
Без сомнения, я уже был здесь. Ночью в сопровождении двух немых азиатов и пузатого лейтенанта. Пространство, зафиксированное в памяти, наложилось на картину перед глазами как негатив на позитив, и слегка пригасило ее, и растянуло во времени. Всего-то метров триста по полотну между вагонами, а прогулка показалась невероятно длинной.
Мы прошли вдоль вереницы нефтяных цистерн, свернули на какой-то запасной путь и вдруг остановились. Негатив пропал (здесь я еще не был), и позитив окончательно ослепил сознание. Я неважно понимал, что происходит, и когда мы оказались в тупике перед новеньким металлическим вагоном, всмотревшись в свое жаркое отражение в белом металле, только поправил тесный головной убор.
- А что за материал? - спросил я. - Ваша акция, она как, на первую полосу потянет?
- Крещение, Сережа. - Бригаденфюрер отер лицо уже насквозь мокрым платком.
Сквозь плотный мундир группенфюрера отчетливо проступил пот - большие черные пятна. Стоящие вдоль вагона боевики умирали под прямыми лучами солнца. Молодые лица были похожи на свежую гжель, только что покрытую толстым слоем лака и отправленную в муфельную печь. Металлические стенки вагона многократно усиливали солнечную белизну, и ассоциация с печью была весьма ощутима. Был даже звук быстро подсыхающей глины - какой-то неестественный писк, потрескивание. Я прислушался, и вдруг понял, что это приглушенные множатся человеческие голоса.
- Нельзя... Нельзя... Не хочу... - ясно уловил я среди этого шороха отдельные, разрозненные слова, - Пить... Дайте пить... Пусти... Пусти меня, Фикус... Больно...
Вагон стоял в тупике. Дальше рельсы упирались в желтый плоский холм, из которого торчало что-то металлическое и ржавое похожее на гигантскую подкову. Один офицер - «черная вдова» замер у стрелки. На бедре его шевелилась кожаная кобура. Кобура отсверкивала бриллиантами, она как и лицо офицера была усыпана каплями пота. А еще два офицера, (я припомнил, что уже видел их, вынимающими баллоны из Мерседеса) возились с резиновыми шлангами. Шланги врастали прямо в сверкающий бок вагона. Тут же стояла и тележка, на которой баллоны привезли.
Отдаленные, как галлюцинация, голоса не утихали, я смотрел как по очереди к шлангам подключают баллоны, как судорожно затягиваются переходники, и с металлических красных кранов срывают пломбы. Один баллон был голенький, без надписи. На другом баллоне было написано: «угарный газ».
- Хотели все сделать, как говорится, по образцу, - указывая на баллоны, говорил Павел Фомич. - Трубка, бутылка кислоты и обыкновенный ударный механизм - рычаг. Видел, наверное, в кино? - Я принудил себя кивнуть. - Но не вышло, пришлось заказать баллоны.
- А зачем баллоны? - не желая ничего понимать, спросил я.
- Ну как же, Сережа... Газ. - Васнецов опять утер пот, выжал свой платочек и с удивлением взглянул на меня. - Это казнь, Сережа. Неужели ты еще не понял? Честное слово, не ожидал. Наивная, чистая душа. Ну, ничего. Так даже лучше. Все сразу. Весь опыт одним куском. Считай, что бесплатно!
Офицеры, наконец, закончили свою работу и вытянулись по стойке смирно, они были такими мокрыми, будто их облили из брандспойта.
- В каком смысле, бесплатно? - спросил я.
- В смысле, думать не надо. - Павел Фомич в раздражении отбросил насквозь мокрый платочек и сказал. - Ты должен об этом написать, Сережа.
- Я напишу. - Язык с трудом слушался меня, но похоже, я говорил с уверенностью. - Напишу, но нужна концепция... У меня пока не складывается концепция... - Не отрываясь, я смотрел на серебряный штурвал запора, при помощи которого можно было открыть вагон. - Понимаете, общая картина не складывается.
- Конечно! - сказал Павел Фомич. - Это предусмотрено. - Он неожиданно взял меня за руку и потянул к баллонам. - Ты откроешь краны сам. - Сквозь пот зрачки его раздваивались как жала змеи. - Ты откроешь краны, они умрут, и концепция у тебя в кармане. Я понимаю, что ты никогда не приводил приговор в исполнение. Но ведь когда-нибудь нужно начинать.
- Да, - сказал я. - Нужно начинать. Группенфюрер у вас капля на носу.
Он порылся по карманам, но платка не было. Зрачки перестали раздваиваться и вместо этого смешно расплылись. У него был жалкий вид.
- Погодите, у меня есть салфетка.
Перехватив на весу я открыл свой дипломат и вытащил носовой платок. Группенфюрер приложил платок к своему мокрому носу, а я приложил к его виску отцовский Вальтер. От жары я плохо понимал, что делаю, и собственные быстрые движения показались мне самому удивительными. Я отбросил ненужный дипломат. Он перевернулся и из него на землю выпали с шорохом старые газеты. Вывалился диктофон.
- В чем дело, Сережа?
- Дело в выборе жертвы, - сказал я. - Я свободный художник. Я выбрал вас, группенфюрер.
- Не надо, Сережа, - попросил он и задрожал всем телом, придавая этой щенячьей дрожью мне уверенности.
Из-за жары все были заторможены. Все движения, все взгляды. Увы, остановить мгновение было вне моей власти. Подсыхающие игрушки в муфельной печи зашевелились. Прислушиваясь к голосам в вагоне, я на миг отвлекся, а когда вытер пот свободной рукой, на меня смотрели уже несколько стволов. Никто не стал стрелять, ведь я взял в заложники группенфюрера. Если бы он приказал, все они спустили бы курки. Но он только приседал и мялся на месте, хлопая глазами.
- Ты сделал неправильный выбор, Сережа, - сказал он, и ствол моего Вальтера неприятно скользнул по его мокрому виску. - Чего ты хочешь?
Мое внимание привлекла рация - черный пластмассовый прямоугольник на поясе одного из офицеров. Но поймав мой взгляд «карающая вдова» даже не попытался ею воспользоваться. Никакой уверенности у меня не было, откуда мне было знать, что важнее для этих ребят слово приказа, или общая доктрина. Но выбора не было.
- Откройте вагон! - сказал я. - Прикажите, чтобы «вдовы» открыли вагон.
- Откройте! - громко хрюкнул группенфюрер, и голос его был голосом ретивого кабанчика на бойне. - Делайте, как он говорит!
Все-таки слово приказа перевесило доктрину. Один из офицеров, привезших баллоны, сделал два шага. Неуверенно обернулся, посмотрел на нас и взялся обеими руками за штурвал запора.
- Оружие на землю, - шепнул я.
- Оружие на землю! - эхом повторил за мной Васнецов.
Рука «карающей вдовы» потянулась к рации, но замерла. От жары заложило уши. Я видел, как один за другим падали автоматы, но это происходило почти бесшумно.
Только теперь, находясь в полушаге от смерти, я осознал с облегчением, какую пропасть только что не глядя, почти бессознательно перешагнул. От какого выбора ушел, не выбирая. А ведь так было бы просто, не просыпаясь под солнцем, повернуть красный вентиль и впустить «угарный газ» по резиновой трубке внутрь вагона.
Серебряный штурвал пошел легче, повернулся на своей смазке, как большое кольцо на потном пальце невидимки. С мелодичным скрипом поехала вбок металлическая дверь муфельной печи, и на землю стали вываливаться люди. Драные ватники, сапоги без подошв, замысловатые шляпы, лица, будто вылепленные из грязного монастырского воска, волосатые животы, выпирающие из протертых кофт, руки, похожие на обрубленные гнилые ветви. Это были гоблины. Их собрали сюда, чтобы удушить в импровизированной газовой камере. Еще одно искупление за смерть Варфоломея Трубника, или просто плановая акция? Судя по расстрелянным пособникам, вероятно, все-таки возмездие. И я был выбран для того, чтобы осветить акцию с точки зрения начинающего палача. Не получилось.
rus 
deu 
вернуться к предыдущей
читать
следующую