Глава 24.
Когда герои дышат нам в затылок
Поминальный ужин в зале на пятом этаже походил на министерский банкет, но прошло каких-то двадцать минут и иллюзия стала весьма условной. «Карающие вдовы» напились. Все-таки это были русские фашисты, свастика на рукаве и череп на фуражке, вовсе не спасали их от издержек природной ментальности. Я сделал вывод, что русский фашист под градусом мало чем отличается например от русского коммуниста или русского монархиста. Тот же пафос, те же громкие речи, то же размахивание руками. Может быть только игры вокруг банкетного стола сориентированы несколько иначе. Вместо торжественных поцелуев и мордобоя, вместо выхватывания из ножен именных кортиков и приглашения взять секундантов и встретиться за домом в парке, дружное «Хайль», пение хором и групповые прыжки на стульях под звуки нацистского марша, на манер времен расцвета Третьего рейха. Даже странно, откуда у славян такие привычки.
Наверное, я не уследил за мимикой и выдал себя. Глупо для журналиста со стажем. Широкая улыбка на лице бригаденфюрера Васнецова исчезла, и он поставил на скатерть полную рюмку. Павел Фомич так и замер над столом, глядя мне в глаза.
- Не надо осуждать... Не надо осуждать... - Жарко зашептала мне в ухо Катерина Васильевна. - Понимаете, Сережа, мы идем вперед. Мы уже обречены на великую миссию. Мы не можем обернуться даже на святые могилы. Поэтому герои дышат нам в затылок. Мы чувствуем их дыхание, оно согревает нас. Оно наполняет наш ум. Но наша улыбка открыта только для будущего.
- Выпей! - бригаденфюрер налил мне полный стакан. - За павших героев!
Пришлось выпить.
Развязные тосты следовали один за другим, но я терпел. Я не успевал проглотить водку, как посуда опять наполнялась до краев, но я уже внимательно следил не только за выражением собственного лица, за собственной жестикуляцией, а даже и за ногами, отбивающими по паркету общий ритм. Не стоило выделяться.
Теперь я не просто вежливо открывал рот, я не жалея горла участвовал в хоре. Пел, когда пели все остальные. Я терпел и терпение мое истощалось, как лед на жаре. Добил меня какой-то штурмфюрер. Рванув на себе жесткий воротничок и расплескав свой стакан, он предложил выпить с ним на брудершафт сыну покойного шеффюрера Варфоломея Трубника, а после мокрого поцелуя встал передо мной на колени и поклялся в преданности, как отцу, так и сыну.
После всего этого безумия, никаким боком не напоминающего христианские поминки, вдруг оказавшись на улице, на свежем воздухе, я некоторое время не мог вспомнить, как все-таки ускользнул из банкетного зала, со скандалом или без? Я был пьян. Не помогло даже то, что я все время закусывал. Я сожрал за этот вечер, наверное, половину жареного кабанчика. Нога никак не хотела попадать на правильную ступеньку. Голова приятно кружилась, мысли спутывались в жирный клубок и вибрировали в ритме гимна. В голове крутилась строчка из песни которую, аккомпанируя себе на гитарах, пели расслабившиеся после водки, «карающие вдовы»:
Автоматы выли как суки в мороз
Пистолеты били в упор
А мертвое солнце на стропах берез
Мешало вести разговор...
Песня казалась давно знакомой, советской, пахнущей дымом студенческого костра, и уже никак не вязалась с подпрыгиванием на стульях и поминальными улыбками национал-социалистов.
А внизу дивизия Эдельвейс и Мертвая голова...
Эта строка взбудоражила меня. Как я только удержался и не выпустил по банкетному столу всю обойму.
rus 
deu 
вернуться к предыдущей
читать
следующую