Глава 57.
Дебилы в собственном соку
Меня заставили снять ботинки. Вся свадьба босиком, все девятнадцать человек. Только невесте было позволено стучать каблучками. Белоснежка оказалось единственной женщиной, и ей это ужасно нравилось. На всех присутствующих, кроме меня и невесты, клетчатые костюмы и белые рубашки. Пятеро при галстуках, остальные застегнули воротнички на верхнюю пуговицу. У всех одинаковые красные носки с белой полосочкой и надписью по латыни. Даже голоса у сумасшедших были какие-то одинаковые, тягучие. То они шепчут еле слышно, а то вдруг начинают кричать и размахивать руками. Все они улыбались. Улыбка была неотъемлемой частью каждого круглого лица.
- Тост!
Похоже, это был близкий друг жениха. Прежде чем встать в позу и поднять бокал с шампанским, он все похлопывал Славика по спине большим кулаком.
- Тост! Тост! - закричали дебилы. Некоторые задыхались от возбуждения. Я видел, как впилась тугая пуговица в кадык стоящего напротив круглолицего парня, как он морщится, задыхается. - Ванечка, скажи тост про молодых! Скажи!..
- Про молодых номер два. Я хочу начать с доктора Оганесяна. - Торжественно проговорил друг жениха. Бокал подпрыгивал в его руке, и пена бежала струйкой прямо в тарелку с салатом. - Доктора Ашота Оганесяна нет здесь, но если бы не он, то мы бы и не собрались здесь... Не собра... - он поперхнулся, и улыбка пропала с его лица. Нетрудно догадаться, исчезновение улыбки означает очень сильное волнение у идиота. - Он дал нам свободу жить!.. Первый тост за него!
Второй тост был произнесен уже в мою честь, (все-таки спаситель невесты), третий, слава Богу, за молодых, а четвертый (пили уже не шампанское, пили мускат) опять за доктора Ашота Оганесяна, за медицинского гения, энтузиаста выбившего у столичного правительства отдельные квартиры для сумасшедших. Позже я навел справки.
Профессор Ашот Оганесян, в течении двадцати восьми лет разрабатывал новую психиатрическую доктрину. Он утверждал, что вылечить человека с серьезными отклонениями невозможно, но найти человека без каких бы то ни было психических отклонений также невозможно. Доктор Оганесян предлагал простое решение. Если нельзя вылечить, это еще не значит, что нельзя сделать полноценным членом общества. «Переведение за грань», так была озаглавлена его докторская диссертация.
« Не стоит обольщаться. Мы не в состоянии вылечить олигофрению, также как в прочем и шизофрению. И то и другое неотъемлемые составляющие личности, а вовсе не заболевание. - писал он, - Но вполне в наших силах сегодня, пользуясь новейшими достижениями фармакологии и черепно-мозговой хирургии, преобразовать шизофреника маньяка в тихого покладистого дебила, и напротив, озлобленного агрессивного дебила в нежного шизофреника. Подобные эксперименты, увы, проводились нацистами и по этой причине были незаслуженно забыты. Отвергнуты современной психиатрией...»
На противоположной стене слева от окна висел небольшой портрет - черно-белая фотография. Молодой человек в помятой фуражке со звездой и гимнастерке без погон. Что-то знакомое в лице, где-то я мельком уже видел его, но припомнить сразу не удалось. Я стоял на толстом ковре, прижатый с одной стороны столом, а с другой шкафом и пытался сообразить, что же произойдет, когда все эти ребята напьются? Ведь все они (это я знал наверняка) три раза в день по предписанию этого самого доктора Ашота глотают лошадиные дозы убийственных препаратов.
В однокомнатной квартире было душновато. Дешевенькие обои в синюю и желтую полоску, казалось, отклеиваются от стен. Окна закрыты. Стул подо мной какой-то древний, рассохшийся, скрипит при каждом движении. Стаканы - дешевое граненое стекло. Дебилы взбудоражены. Все они поднялись на ноги, все смотрят на жениха и невесту - выпученные влажные, глупые глаза.
- Горько! Горько!
Непонятный красноармеец на фотографии не давал мне покоя. Я пытался припомнить, кто же это, не получалось. Но когда жених неловко наклонился к невесте, я забыл про фотографию на стене. Трудно было себе представить, что он ее поцелует. Невозможно представить. Но это случилось. Губы у Славика были как у пятимесячного младенца: пухлые, алые, бантом. Я следил за Соней. На мгновение Белоснежка окаменела, похоже, она просто упустила из виду, что придется целоваться. Она качнулась назад, как от вспыхнувшей печи, замерла, потом решившись, сама крепко обняла жениха. В порыве то ли страсти, то ли отчаянья Соня впилась в его губы. Бант развязался, так будто сильно дернули за тесемочку, и алая лента Мебиуса вписалась в чужую наивную плоть. Невероятно, но этот поцелуй оказался даже красив. Подобное я видел только на экране монитора. Там это было сделано посредством самой современной трехмерной графики. Но здесь-то все было настоящее. Живое. Невероятное. Все на чистом сливочном масле.
- Горько! Горько! - не мне одному понравилось. - Горько! - кричали дебилы, подпрыгивая на местах. - Горько! - и Соня целовала Славика опять и опять. - Горько! Еще горько! Еще!
Они были как дети. Как милые дети с раздутыми ватными телами и нелепыми большими круглыми головами. Они теснили меня со всех сторон и в какое-то мгновение я понял: в голове у меня нет ни одной здравой мысли, а губы сами собою кривятся в кретинской улыбке.
В детстве я ненавидел дебилов, их было двое в наше группе, один хилый (его обожали учителя), другой настоящий амбал с огромной головой и с ладонями, в каждую из которых умещался трехлитровый чайник. На протяжении многих лет все мы думали, что он может придушить одной левой, и с ним следовало дружить, и только в выпускном классе выяснилось, что Ашот (его звали также как и гениального доктора) не в состоянии этой своей рукой даже и лимон выжать. У Ашота было ожирение сердца. Спрашивается, как этому дебилу удалось обманывать всех на протяжении стольких лет. Идеальная мимикрия. Пока я думал, что он очень сильный, я пытался с ним дружить, но дружить с ним у меня не получалось, в конце концов, как можно дружить с человеком, который слов не понимает.
rus 
deu 
вернуться к предыдущей
читать
следующую