Глава 27.
Автограф
Жара не утихала. Жутковатое утреннее солнце гуляло по столичным крышам, отражалось белой тысячеваттной лампой в стеклах витрин, слепило, и под прохладное шипение кондиционера расслабившись на сиденье из крокодиловой кожи, я опять упустил поворот. Дал себе слово, что на этот раз буду внимателен, и опять мне не удалось проследить месторасположение фашистского офиса. Задумался. На минуточку прикрыл глаза и вдруг оказался возле знакомого бетонного крыльца. Мистика какая-то. Аккуратно припаркованные Мерседесы. Знак платной стоянки. Белые столбики, натянутая цепь. Табличка слева от входа, черные буквы: «РФ - штаб-квартира». Аббревиатура не расшифровывалась. Екатерина Васильевна выскочила, обошла машину и распахнула передо мной дверцу.
- Увидимся, Сережа! - бросила она, возвращаясь на место водителя. - Иди, тебя ждут.
Больше ничего не сказала. Я подумал, что она припаркует машину на стоянке, но вместо этого Тойота-лебедь бесшумно развернулась, голос у двигателя не громче голоса гречишной пчелы, и пропала в солнечном блеске, за серым выступом здания.
Определенно, я уже был здесь накануне вечером. Проверяя себя, поискал запавший в душу фонарь. Фонарь оказался на месте. Он не горел. За дверями неподвижная фигура - охранник. Солнце припекало лицо. Возникло ощущение зыбкости, нереальности происходящего.
Так бывает только в молодости, веселый и довольный пошел вечером куда-нибудь на именины, и вдруг обнаруживаешь себя через три дня вовсе не на лекции в университете, а где-нибудь километрах в двухстах от дома, во дворе в виду мусорных баков дрожащей рукой разливающим по грязным стаканам незнакомых собутыльников пахучий портвейн. Ты не то чтобы не помнишь этих лихо проскакавших дней. Помнишь все, каждый удар копыта. Помнишь иногда даже и с пикантными подробностями, но только происшедшее не имеет к тебе ни малейшего отношения. Это не сон наяву, это картины из другой незнакомой жизни. Просыпаешься, выпив стакан, и думаешь: «Слава Богу, никого вроде не убил». Последний такой пьяный забег случился у меня лет пять назад, и теперь практически трезвый я вертел головой, пытаясь утрясти происходящее, привязать его к моей реальной жизни, но ничего не привязывалось.
«Зачем я здесь? Что я делаю перед этими дверями?» - но вопрос оказался почти риторическим. Я не все мог припомнить. Только отдельные озвученные картины: обрывки вчерашнего поминального ужина. Павел Фомич как любимую девушку держал меня за руку и все время повторял - «Мы ангажируем тебя, Сережа. Никаких больше слюнявых метаний. Теперь ты будешь работать только на святое дело русского националсоциализма». И на мое сказанное заплетающимся языком: «Павел Фомич, а поконкретнее можно!?», признание в любви, и торжественное обещание: «Ты получишь чистый эксклюззив! Гарантированная сенсация! - он так и сказал. - Чистый эксклюззив. Акция завтра в полдень».
В руке моей был тот же кейс, что и накануне, а в нем отцовский Вальтер. Я заехал домой, чтобы переодеться, и пачка документов, подтверждающая права наследия на деньги и недвижимость, осталась на столе в квартире, рядом с телефоном. Хорошо, выложил.
При входе в здание перед магнитной ловушкой я вытащил и показал пистолет. Регистрационный номер был занесен охранником в специальный журнал, и я расписался. Охранник был плечистый под два метра, но смотрел на меня с собачьим подобострастием.
- Хайль! - Рука его взлетела вверх.
В лифте вместе со мной поднимался безмолвный офицер - «черная вдова». Он смотрел на меня сквозь толстые линзы своих очков и не мигал. Он вышел на шестом этаже.
Кабинет под цифрой «70» был почти такой же как у Павла Фомича - большой, кубический, на потолке хрустальная люстра. Под ногами желтый навощенный паркет. Пожалуй, он был метров на пять поменьше. И здесь меня действительно ждали.
Почему-то я подумал, что это был кабинет моего отца, хотя к этому не было никаких оснований. Укутывая стол и кресла прозрачными голубыми одеялами, в кабинете покачивался сигаретный дым. Ни до того, ни после я не видел, чтобы эсесовцы столько курили. Их было двое. На столе я заметил позолоченный письменный прибор «ЛЕДА И ЛЕБЕДЬ», пресс-папье в форме собачьей головы, а между ними огромную пепельницу, набитую окурками.
Одного из офицеров я уже знал. Это был пресс-секретарь отца, группенфюрер Семен Сумский. Я ограничился кивком в его сторону. Но вот другого лица во время поминального ужина я не видел. Небольшого роста курчавый крепыш, одетый в белую шелковую рубашку с ярко-красной свастикой на рукаве, он широко улыбался. Ворот рубашки был расстегнут и выпирал густо поросший светлой щетиной кадык.
- Ерофеев Борис Георгиевич! - представился он как-то по щегольски щелкнув ботинками. - Спецгруппа регионального СС.
- Трубник-младший, - сказал я и пожал ему руку. - Очень приятно! - Можете называть меня просто Сергеем.
- В этом случае я просто Борис! - улыбка увеличилась вдвое и пропала. - Опаздываете, между прочим, Сергей. Нам через пятнадцать минут выезжать, а вас все нет. Мы уже думали без вас придется. Да вы присаживайтесь пока. Присаживайтесь. - И сам отодвинул кресло от стола.
- Я так понимаю, другой прессы не будет? - опускаясь на еще теплое место отца, и прикуривая от зажигалки Сумского, спросил я. Почему-то меня одолела веселость. - Мне обещали эксклюззив.
- Кто вам обещал? - удивился Сумский.
- Павел Фомич. Он обещал материал для статьи, но ничего не конкретизировал. Павел Фомич сказал, что на сегодня намечена акция, кстати, где он. Нельзя ли узнать, что именно за акция?
- Слишком много вопросов. - Ерофеев положил передо мной чистый белый листок и протянул старинную авторучку с длинным стальным пером. - Чиркни, Сережа! В любом месте!
- Может, я своей распишусь?
- Нет, нужно этой.
Он откинул пальцем крышечку расположенную между опущенным острым крылом лебедя и напряженной стопой Леды. Я сам не понял, как обмакнув перо в густые фиолетовые чернила поставил автограф прямо посредине листа. У меня замысловатая красивая подпись, высокая буква «Т» и кривой маленький хвостик, ее нелегко подделать. Чистый лист оказался завизирован. Я хорошо понял это. Все что угодно можно написать. Любой компромат.
- Смотри, как похоже! - Ерофеев показал листок Сумскому. - Вот что значит кровь!
- А может, он сознательно тренировался? - усмехнулся пресс-секретарь. - Были случаи.
- Глупости. Говорю тебе кровь! Извини, Сергей, - он взял из шкафа какую-то пронумерованную папку вынул несколько листов и протянул их мне. - Это автограф твоего отца. Можешь сопоставить. Это просто фантастика, как вы похожи. - Он замер, всматриваясь в мое лицо. - Тот же абрис... Те же черты...
Мне стало неловко, и я опустил глаза. Было жарко. На улице вдруг загромыхали шаги и раздались гортанные команды:
- Стройсь. Рассчитайсь.
Завелся мотор автобуса, фыркнул выхлоп, жалобно запищала сигнализация на каком-то из Мерседесов.
- По машинам! - рявкнул все тот же бас, и мне почудилось, что пресс-папье - собачья голова, плавающая в табачном дыму, сейчас залает в ответ, и укусит меня за палец.
Автограф на документах завизированных моим отцом за несколько часов до гибели действительно был точной копией моего извращенного росчерка. Так похоже, что я подумал, что держу в руках какую-то статью, материал, предназначенный для публикации. Неужели, Варфоломей Трубник тоже баловался журналистикой? Неужели я неосознанно воплотил его тайную мечту? Невероятно, между мной и моим отцом вдруг нашлось что-то общее! Как я был разочарован.
Подписанный отцом документ не был ни материалом для газеты, ни мемуарами. Больше это напоминало хозяйственные записи:
«Двадцать автоматов типа шмайсер, к каждому по две запасные обоймы, выдать со склада... - пробегая глазами этот неприятный документ я похолодел. Я задавал себе два вопроса: первый: что же намечено на сегодня? И второй: что я подписал? Небрежно бросив листки так, что они с шорохом осыпались между пресс-папье и чернильницей, я напрягая глаза продолжал читать, - Сухой паек: солдатский - двадцать комплектов, офицерский - четыре комплекта, выделить из продовольственных резервов. Наручники типа «Б», сто штук, выдать со склада. Газ «Черемуха» три баллона...»
Наверное я шевелил губами, потому что Сумский посмотрел на меня и ухмыльнулся.
- Сейчас поедем, - сказал он и посмотрел на часы. - Если нужно, можете позвонить. У вас времени как раз на один звонок.
«Один звонок!» - Я снял трубку и без колебания набрал номер редакции.
- Петрова? - сказал я, услышав знакомый голос. - Наташа, ты не можешь меня подстраховать сегодня? - Ерофеев, деловито насупившись, проверял свое оружие, а Сумский продолжал ухмыляться, запирая сейф. Во рту у меня не было слюны, и слова получались какими-то сухими. - Понимаешь, наклевывается пикантный материальчик... Не могу бросить на полпути. Понимаешь?
- В прошлый раз, когда наклевывалось пикантный материальчик тебя, помнится, порезали прямо на массажном столе. - ехидно сказала Петрова. Было слышно, как она отглотнула из своего пластмассового стаканчика остывший кофе. - Что-то в этом роде?
- Да покруче, - сказал я. - Покруче. Ну что, спасаешь меня? Или как, Петрова?
- Куда же деваться, спасу. Сколько ты должен?
- Полосу в завтрашний, и две полосы на послезавтра.
- Полосу в завтрашний сделаю. В долг, конечно. А насчет послезавтра, так ты, милый, уж как-нибудь сам подсуетись. Мне тоже охота на пляже поваляться, не ты один такой резвый. Жара, милый! Жара! Кстати, какая у тебя тема?
- Фашисты!.. - испытав сильный приступ неловкости, выдавил я. - Новые течения... Сопричастность... Групповая презумпция невиновности...
rus 
deu 
вернуться к предыдущей
читать
следующую