Глава 21.
Завещание Трубника
В здании было очень тихо, но в эту минуту я отчетливо понял, что знаю уже слишком много. Одно неправильное слово, одна фальшивая интонация, и в двери войдут наголо бритые молодые люди. Они заставят меня спуститься с ними куда-нибудь в подвал (здесь наверняка есть подходящий подвал), и честный журналист никогда уже не сможет поставить точку на вопросе русского национал-социализма, потому что точку поставят на нем самом.
Быстро разорвав конверт и пробежав глазами несколько листков, содержащихся в нем, я был поражен. Никакого письма в конверте не нашлось, зато здесь были четыре нотариально заверенные дарственные в мою пользу, и одна в пользу Татьяны. Оказалось, что отец оставил мне свою машину, квартиру и пол миллиона долларов. Татьяне он завещал вторую машину и сорок тысяч долларов. Это показалось невероятным. Варфоломей Трубник никогда не интересовался нами при жизни, человек, сдавший своих детей в детский дом, неужели перед смертью он полностью пересмотрел свои взгляды? Да и нацисты не станут бросаться такими деньгами. На полмиллиона легкий танк можно приобрести. Определенно, меня хотели купить.
- Еще акции предполагаются? - рот мой слегка пересох, но голос не подвел, голос выражал только любопытство, хотя мысли вдруг оказались в полном беспорядке:
«Полмиллиона! - Цифра с таким количеством нулей делала мысль короткой как электрический разряд и пускала ее по кругу. - Полмиллиона? Неужели я столько стою?»
Павел Фомич выбрался из-за стола, прошел по кабинету.
- Предполагаются, предполагаются, - сказал он. Я весь напрягся ожидая, что он приставит мне к затылку заряженный пистолет, но вместо этого бригаденфюрер мягко, по-отечески приобнял меня за плечи. - Предполагаются, - повторил он бархатным голосом. - Только массовый террор дает хорошие результаты, а нация замусорена. Нужна чистка. Черножопые, черномазые, желтопузые, психически неполноценные. Посмотрите вокруг. Вы же грамотный человек. Проснитесь, милый мой, Сергей Варфоломеевич. Подумайте, куда мы катимся. Ведь каждая четвертая русская женщина носит в своей утробе змеиное семя. - Он оттолкнул меня, обошел вокруг и опять устроился за столом под портретом Гитлера. - Мы не какие-нибудь глупые ирландские террористы-бомбисты. Мы не закладываем взрывчатку в универмагах, ведь там могут случайно оказаться русские люди. Мы занимаемся чисткой. Пока это только небольшая разминка. Проверка на вшивость общественного мнения. И нам нужен хороший, очень хороший, талантливый журналист. Нам бы хотелось, чтобы это были вы. Сын Варфоломея Ивановича. Я понимаю: воззрения, честь и совесть... Детский понос левизны.... Но поверьте, все это юношеское, наносное, проходящее. Это пройдет. Куда большее значение имеет текущая в вас чистая горячая кровь.
Он опять смотрел на меня и не мигал.
- А евреи как же? - спросил я, стараясь тоже не мигать. - Павел Фомич, про чистую кровь я, кажется, понял, но вы забыли про евреев.
В моем дипломате лежал заряженный Вальтер, и я прикидывал, что если достать его и застрелить эту ухмыляющуюся гадину. А потом встать и уйти, забрав с собой все нотариально заверенные бумажки. Но ничего не получалось. Застрелить-то может быть и выйдет, но вот уйти живьем из этого гигантского здания вряд ли удастся, а жертвовать жизнью не входило в мои планы.
- Ну, почему же, - сказал Павел Фомич. - Я о евреях всегда помню. Если хотите, с раннего детства. Мне было четыре годика, когда мой папа в первый раз взял меня в синагогу. Вы знаете, какое это сильное воспоминание?
Он издевался. Он провоцировал меня. Может быть, он знал о том, что лежит у меня в дипломате. Я уже решился. Все равно, не быть мне миллионером, все равно не выйти живым. Но чтобы накормить свинцом эту фашистскую гниду мне все-таки нужен был повод. Резкое движение, открытая угроза, рука, метнувшаяся к кнопке вызова охраны. И уже сам провоцируя Васнецова, я спросил:
– Бригаденфюрер, а вы что, еврей? - Я был уверен в незамедлительной реакции, и результат меня озадачил.
– Раньше был Борухом, - согласился Павел Фомич. - А потом узнал, что мой папа Исаак, младший раввин Лионозовской синагоги, и мая мама Сара, вовсе мне не папа и не мама. Приемные оказались оба. Взяли меня из саратовского детдома как раз за месяц до эпидемии. От младшей группы никого не осталось, только я один. Не мне вам объяснять, что такое детский дом.
- Они живы, ваши приемные родители? - с трудом выдавил из себя я. Почему-то в памяти всплыла собственная ненаписанная книга, посвященная детской смертности в специальных государственных учреждениях.
- Нет. Хотя, по правде говоря, я не знаю, - задумался бригаденфюрер. - Что вас еще интересует, Сергей Варфоломеевич? Вы не стесняйтесь, вы спрашивайте, спрашивайте. Будем считать этот разговор первым интервью. Если хотите, записывайте. Я отвечу на любой ваш вопрос.
«Действительно, можно было догадаться, - подумал я. - Половина Московской патриархии - чистокровные евреи, да и среди раввинов хватает обрезанных русских. Дети миллионеров часто уходят в бродяги, а дети нищих становятся бережливыми магнатами. Все в порядке вещей. Дети по определению должны ненавидеть своих родителей и всей своей жизнью доказывать эту ненависть. Почему бы бригаденфюреру, Павлу Фомичу Васнецову не иметь отца Исаака?»
- Да, конечно... - я бешено перебирал в голове все возможные варианты, но ничего не приходило на ум. - Да. Вот что!.. У вас очень интересная судьба, Павел Фомич. Можно, наверное, написать книгу...
В замешательстве я положил свой дипломат на колени и открыл его, будто собираясь убрать туда конверт с документами и достать блокнот. Я не знал, что сказать. Я уже нащупал теплый метал рукоятки Вальтера, когда в голову пришла новая идея.
- Но честно говоря, Павел Фомич, я немного запутался, - сказал я. - Хотелось бы уточнить. Там на кладбище в своей посмертной речи папа упомянул жидомасонскую гидру, раздавленную в сорок пятом году русскими войсками. Я, не совсем понял, что он имел ввиду. Мне, честно говоря, всегда казалось, что Советский Союз именно тогда нанес сокрушительный удар фашизму. Скажите, что означали его слова? Или это тайна?
***
Вопрос оказался в яблочко. Я сам поразился. Так было у меня однажды - то же самое удивление. В платном тире, в шутку, на спор, я дал любимой женщине завязать себе глаза и стрелял по стандартной мишени. Задача простая - не попасть в молоко. И вдруг выбиваю десятку. Я не вынул из дипломата Вальтер, не выстрелил, а впечатление было такое, что пуля вмазала прямо в лоб бригаденфюрера. Павел Фомич задохнулся, морщины на его лбу съехались гармошкой, глаза полезли из орбит, и широко раскрылся рот.
- Это тайна! Тайна!.. - Он хохотал. И это был смех душевнобольного. Смех маразматика, которому шаловливое дитя показало палец. Хохотал и не мог остановиться. - Жидомасонская гидра... Тайна! - Из глаз его полились слезы. Ладони стучали по столу. Минуты три я, защелкнув замочки дипломата, ожидал, когда бригаденфюрер, наконец, успокоится.
- Простите, - сказал он и вытер салфеткой слезы. - Вы не совсем поняли... - было заметно, как он вздрагивает, вероятно с трудом удерживаясь от нового приступа смеха. - Простите, Сергей Варфоломеевич. Надо же, тайна... Надо же?..
Он вскочил из-за стола и отомкнул маленький бар, скрытый за одним из альпийских пейзажей.
- Понимаете, Гидра - это аллегория... У вашего отца было может быть излишне поэтическое воображение.
Павел Фомич вытащил из бара белую пластмассовую решеточку и выломал из нее несколько кусочков льда.
- Как бы вам это получше?.. Понимаете, Сергей Варфоломеевич, жидомасонская гидра - это гипербола, но это и банальность. Бессмысленный вопрос. Есть истины, не требующие разъяснения. Элементарные понятия, впитываемые с молоком матери. Понимаете?
Белые кубики проскальзывали между его пальцами и падали на паркет.
- Так гипербола или банальность? - я действительно не в состоянии был его понять.
- Ну хорошо. Хорошо! Сергей Варфоломеевич, как бы вы отнеслись, например, к вопросу, какие соски были у вашей матери, когда вы поглощали свой первый в жизни завтрак?..
Покрытый изнутри приятной белой шубой бар был битком набит цветными бутылками. Неужели он собирается что-то пить в такое пекло?! Я ужаснулся. Но бригаденфюрер ничего не собирался пить. Он вернулся за стол, повернул вентилятор так, что потоки воздуха мгновенно растрепали его короткие волосы, и потер кусочками льда свои седые виски.
- Честно говоря, я не помню сосков своей матери, - сказал я. - Я вообще не помню своей матери. Она умерла, когда мне было четыре года.
- Извините, - он почти успокоился. - Тайна! Надо же! - не удержался он. - Надо же. Жидомасонская гидра - тайна! Надо вам показать!.. Теперь у нас, слава Богу, есть что показать. А заодно и вдовушек проверим. Пойдемте, Сергей Варфоломеевич. Пойдемте. Поминки в пять, - он поднялся из-за стола. - Мы как раз укладываемся.
rus 
deu 
вернуться к предыдущей
читать
следующую