Глава 18.
Голос из-под земли
Вокруг не воздух - сухое марево, и глядя сквозь него, как сквозь несцентрованное увеличительное стекло быстро начинаешь путаться с расстоянием. На дорожках между могил неожиданно оказалось много народу. Если в храме были только избранные, то сюда пришли проститься с Варфоломеем Трубником, наверное, человек двести-триста. У всех потные, сосредоточенные физиономии, у всех стальные глаза. Народу было так много, что если бы не моя спутница (Екатерину Васильевну все знали в лицо) то вряд ли я оказался бы стоящим у разверстой могилы в первых рядах. Я видел как треугольником вытянулось белое солнце в полированной крышке, когда ее надвинули на гроб. Никто не мигнул в эти мгновения, как при фотосъемке, никто не сморгнул слезу.
Первую горсть земли кинул какой-то чин с витыми погонами и аксельбантами на впалой груди, судя по трясущемуся подбородку и выцветшим глазам ветеран второй мировой, вторую пришлось бросить мне. Земля оказалась жирной и липкой, украдкой я отирал ладонь о ладонь до самого конца церемонии.
Шесть пар начищенных сапог утрамбовали площадку. Через толпу пронесли на руках приличных размеров бетонную плиту. Толпа зашелестела. Офицеры встали навытяжку вокруг могилы. Женщины тихо плакали. Мужчины шевелили челюстями. Краешком глаза я заметил, как мальчишка в коричневой рубашке сунул себе в рот жевательную резинку, и как его взяли за шею и заставили ее выплюнуть.
- Внимание! - Павел Фомич, вдруг оказавшийся в центре вытоптанной площадки рядом с поставленной на ребро серой плитой, поднял руку. - Прошу тишины!
Пуговицы на его мундире сверкали еще сильнее, чем в храме, но теперь при ярком солнечном свете я мог разглядеть и его погоны. Мог определить его звание. Я уже видел его на фотографиях - правая рука отца, Павел Фомич Васнецов, бригаденфюрер русского СС (Слияние Сил), был чемпионом России по боксу в среднем весе.
Пальчики Катерины Васильевны больно впились в мой локоть, но я никак не среагировал на это. Я ждал надгробной речи. Я с трудом удерживался от злобной улыбки. Прикидывая, какой материал может получиться из всей этой могильной буффонады, я держался только своим злорадством. Я представлял себе, как вытянуться все эти квадратные рожи, когда в завтрашней газете они прочтут мою статью. Увы, вытянулась моя собственная физиономия.
Громко зашипело что-то, такой звук, будто прорвало где-то под землей газовую трубу, и голос Варфоломея Трубника, усиленный так, что можно было оглохнуть, сказал доверительно:
- Меня больше нет. Дорогие мои товарищи по партии, мои соратники, если вы слушаете эту запись, значит, мое тело уже покоится в земле. Понимая, что это случится, я заранее подготовил и записал эту небольшую речь... - Было слышно, как отец громко дышит в микрофон. Пауза продолжалась, наверное, минуту, потом он крикнул хрипло.
- Хайль! - И динамики умножили этот вопль.
Сотня рук взлетела в воздух и будто эхо прозвучало многоголосое над кладбищем:
- Хайль!
Меня даже озноб прохватил от этого вопля. Не то что я их ненавидел, люди как люди. Не могу сказать, что я их боялся, нет, я вообще мало чего боюсь. Но я не выношу любого рода проявления фанатизма, и сталкиваясь с ними, всегда впадаю в бешенство. Чтобы сохранить естественное выражение лица, мне понадобилось усилие.
- Дорогие мои соратники, - говорил отец, и мне на мгновение почудилось, что голос Варфоломея Трубника действительно звучит из-под земли. - Если бы сегодня у нас в России существовало национальное правительство, у него была бы только одна дорога - дорога Чести. Разумеется, сейчас мы не можем в полном объеме оказать вооруженное сопротивление врагам нации. Но уже сейчас надо понять, что вступать в переговоры, не имея за собою никакой реальной силы, было и смешно и бесплодно. Не имея возможности оказать активное сопротивление, было нелепо становиться на ту точку зрения, что "мы-де ни в какие переговоры не вступаем". Но еще куда более бессмысленно начинать эти переговоры, опираясь на пустоту.
Перед лицом общего громадного несчастья нашей Родины я не хочу оскорблять тех, кто быть может в свое время все-таки примкнет к единому фронту и покажет себя подлинным сыном русского народа. Ибо я знаю, что придет пора, когда даже те, кто был нам враждебен в эти дни, благоговейно преклонятся перед памятью наших друзей, пожертвовавших жизнью в интересах своего отечества.
Меня уже нет с вами. Но я с вами. Я посвятил свою жизнь великому делу становления национальной идеи, и пока она будет гореть хотя бы в одном русском сердце, я, как и другие герои, останусь здесь, среди вас, мои товарищи. Я хочу сказать всем сторонникам и борцам нашего учения, что они должны идти по стопам героев, пожертвовавших собою в полном сознании величия наших целей. Эти герои послужат примером всем поколебавшимся, всем ослабевшим!»
Папа и при жизни-то не был особым скромником, но здесь я просто рот раскрыл. Как он себя лихо причислил к великомученикам. Все-таки я улыбнулся, а делать этого не следовало. Тотчас я ощутил на себе колючие взгляды нацистов. Конечно, я был чужой на этом празднике жизни. Мне стало неловко. Я стоял в замершей толпе, обливался потом и чувствовал себя голым. Переложив дипломат с папиным Вальтером в другую руку, я быстро вытащил из кармана значок-свастику и наколол ее себе на левую сторону груди.
- К этим героям причисляю я также и того лучшего человека, - гремел голос из-под земли, - кто сумел послужить делу возрождения нашего народа, как поэт и как мыслитель и в последнем счете, также, как боец. Его имя - Адольф Гитлер.
Следующая фраза могла бы утонуть в овации, но Варфоломей Трубник, сидящий где-то в недалеком прошлом перед микрофоном, сделал предупредительную паузу.
- Настают великие времена, - после паузы продолжал он, наращивая пафос. - Движению нашему не смогли повредить никакие преследования его вождей, никакая клевета, никакая напраслина. Из всех преследований оно выходило все более и более сильным, потому что идеи наши верны, цели наши чисты и готовность наших сторонников к самопожертвованию - вне всякого сомнения.
Если в атмосфере нынешней парламентской коррупции мы сумеем все больше углублять нашу борьбу, если мы сумеем стать олицетворением идеи расы и идеи личности, то мы с математической точностью неизбежно придем к победе. И если вся Россия сорганизуется на этих же началах и усвоит себе те же самые принципы, она неизбежно завоюет себе достойное положение на земле.
То государство, которое в эпоху отравления рас посвятит себя делу совершенствования лучших расовых элементов на земле, раньше или позже неизбежно овладеет всем миром.
Пусть не забывают этого сторонники нашего движения никогда. Перед лицом этой великой цели никакие жертвы не покажутся слишком большими.
В мае сорок пятого мы, казалось бы, навсегда покончили с еврейским мировым лобби, жидовская Германия была разгромлена, а жидовские недобитки без средств к существованию разбрелись по миру, но сегодня жидомасонская гидра опять поднимает голову и смотрит своими тремя глазами на наши зеленые поля...»
Больше он ничего не сказал. Сломалось что-то. На все кладбище разнесся ужасающий хрип динамиков. Я догадался: рука Провидения оборвала магнитофонную пленку.
Все замерло в головокружительной тишине. И вдруг шепот:
- ...И пусть тебя не смущает мой голос из-под земли. - Но это был уже не голос Варфоломея Трубника, (папочке вообще никогда не была свойственна ирония) это был издевательский с поэтским придыхание женский шепот где-то за спиной, в толпе. Павел Фомич поднял и опустил руку. Кажется, он пытался спасти положение. Прозвучала короткая команда:
- Пли!
Горячим ветерком пахнуло в лицо. Вспыхнула сигнальная ракета. Рассыпающаяся белая точка, еле различимая на фоне белого неба по плавной дуге взобралась вверх, к солнцу и взорвалась. Полное безумие. Салют. Началась паника.
rus 
deu 
вернуться к предыдущей
читать
следующую