32
Ночью он очень тихо поднялся, приподнял занавеску, окинул долгим взглядом ночной город (город напугал его тишиной) и, присев к столу (конечно, не следовало теперь этого делать, но Ник ощутил будто зуд, и иначе от зуда было не избавиться), писал при свете ручного фонарика, положенного рядом с дневником. Он увлекся и писал, почти не отрываясь, минут двадцать. То, что Ли поднялась и стоит за его спиной, он почувствовал, когда было уже поздно, когда уже было не захлопнуть дневник, не накрыть исписанную страницу растопыренной ладонью, потому что страница, как минимум последняя, была уже ею прочитана. Он медленно повернул голову. Ли прищуривалась, вглядываясь в уже исписанную страницу.
– Как интересно! – сказала она голосом маленькой девочки, неожиданно подхваченной на руки чужим дядей, и облизала губы. – Дашь почитать?
– Это не стихи! – сказал Ник.
– Я вижу, что это проза. Дашь?
Отступать было некуда.
– Не дам, но если ты хочешь, я тебе немножечко прочту вслух...
– Избранные места?
Он никогда не видел у нее таких ехидных, таких невыносимо пронзительных глаз. Он читал, негромко, в четверть голоса. Он сидел в головах постели, а она прилегла, подсунув себе под спину две сложенные подушки и натянув на ноги одеяло. Он не стал читать другие страницы, читал то, что написал минуту назад. Конечно, он испытывал волнение при каждом произнесенном слове. Он чувствовал, как между ними возникает какой-то дополнительный, неизвестный до этой минуты, странный контакт.
“Нельзя забывать, что она умная... – почти шептал он в самое ухо матери. – Наверное, она умнее меня... Нельзя забывать, что я сделан весь из нее... Я сделан из ее плоти, она родила меня... Я созрел в ее теле... Я вышел из ее тела... Она обязана быть умнее... Она опытнее, извращеннее меня, иначе я не был бы таким. Все, что во мне есть, каждая мысль – это продолжение ее мысли... Каждое мое желание – это продолжение ее желания.
Сегодня вечером, несколько часов назад, она доказала мне, что может быть в тысячу крат циничнее меня. Тогда вопрос? Как же я могу хотеть еще какую-то женщину? – ощутив еле различимую дрожь в воздухе, он сделал паузу и продолжал. – Я должен хотеть только ее? Нет, я могу хотеть другую тоже. Можно же предположить, что она хочет кого-то кроме меня...
Она хотела сделать из меня идеального мужчину, она потратила на это всю жизнь. Конечно, это была ее ошибка. Желая сделать из меня идеального мужчину, она неизбежно сделалась для меня идеальной женщиной...”
В узкой черной щели между штор горела вырезанная из неба полоска синих ярких звезд. Никакого, даже маленького сквозняка, штора не шелохнется, и звездная полоска от фразы к фразе не прибавлялась, не увеличивалась хотя бы на одну звездочку.
– Никогда еще не была идеальной женщиной, – сказала Ли. – Ни для кого. Ни для одного мужчины не была... Спасибо, сын.
Луны также не было видно, весь ее белый свет умирал за шторой в виде маслянистого катящегося пятна. Лицо Ли в полутьме было обращено к нему. Фонарик в руке дрожал. Желтый свет прыгал по страницам дневника, прыгал по полу, выворачивая мягко полосами куски красного ковра. Ник сдавил в потной ладони металл фонарика и вдруг направил луч ей прямо в лицо.
– Ты что, хочешь со мной переспать? – машинально прикрывшись пятерней, спросила она.
– Нет!
– Тогда, я не понимаю. Ник, объясни?
Свет фонарика осторожно ушел по ее локтю вниз и, застыв, проявил красный круг на полу.
– Я хочу тебя! – прошептал Ник. – Тебя! Тебя... Понимаешь, тебя...
Ли повернулась на постели. Сквозняком чуть-чуть подвинуло штору. На ее лицо хлынула обрезанным светом луна.
– Наверное, я не соглашусь! – сказала она очень серьезным голосом. – Только не перебивай, – она резким движением руки остановила его следующее слово, – не перебивай меня, я знаю, что это теоретически возможно... Какие-то новые ощущения... – она хмыкнула. – Но видишь ли, сын, – она посмотрела из-под луны (в свете луны это было не то лицо, что в свете фонаря, а красное пятно на полу неприятно дрожало), – для меня это похоже, как родить мальчика наоборот...
Он почти зарычал (он хотел справиться с рукой, но пятно продолжало дрожать). Он не знал, откуда взялся в нем этот странный голос без слов. Он уронил фонарик, смял дневник. Он обхватил голову матери ладонями с двух сторон и, не в состоянии совершить большего, уперся своим лбом в ее лоб.
– Ты мокрый, – прошептала она. – Ты вспотел, мальчик... Ну, чего ты так бесишься? Я знаю, ты не ребенок... – рука ее упиралась с нарастающей силой в его грудь. – Пусти!
– Ма!.. – прохрипел он. Он даже успел осознать свое состояние, как состояние запертого в клетку бешеного голодного зверя. – Ма-ма!..
– Это будет противно! – сказала она. – Тебе самому будет очень противно... Твое любопытство не стоит... не стоит, – она говорила спокойно, но чуточку задыхалась. Она не могла не повторяться. – Не стоит твоего разочарования!
Лежащий на полу фонарик освещал углом полированную дверь, в его свете блестела медная круглая ручка. Ник, резко повернувшись, уперся взглядом именно в эту ручку.
– Конечно... – сказал он. – Конечно, так можно только испортить... Конечно, это должно быть отвратительно, родить мальчика обратно...
Он поднял дневник, ладонью расправил смятую страницу и закрыл его.
Ее голос больше не дрожал:
– Обиделся?
– Нет, почему? Я просто не знаю... – он зажмурился и стукнул себя со всего размаху кулаком в лоб, – не знаю, что теперь! – посмотрел на нее. – Понимаешь?
Ли кивнула, подумала (возникла длинная секундная пауза), потом сказала:
– Что делать, ты как раз знаешь. Ты спасаешь девочку?
– Да!..
– Мира? Я верно запомнила? Ведь мы приехали в эту противную Очамчире не просто так, мы приехали по делу?
– Да!
В каждом следующем его « да » было все больше воздуха. Шторы распахнулись, Ли оказалась стоящей у окна. Она смотрела вниз, на дома. Моря из окна гостиницы видно не было.
Он сидел на постели. Ли стояла рядом и гладила, гладила его по голове. Ему стоило труда не заплакать. Она молчала, она сосредоточилась и прикрыла глаза, присела рядом с ним на постели. И вдруг рука ее, дернувшись в его волосах, причинила боль.
– Я знаю, зачем ты приехал сюда, – шепотом сказала Ли.
– Ты знаешь? Зачем? Зачем я приехал сюда?
– Ты, мой мальчик, задумал убить человека... Здесь идет война. Здесь можно убить человека безнаказанно. Я права, Ник?
– Почти... То есть, да!..
Где-то в городе, очень далеко, наверное у воды (эхо было тупым, но множественным), произошла и стихла какая-то возня: крики, треск, удары подошв... Луна гуляла в шторах, смешивая свой свет со светом фонаря.
– Зачем же ты тогда?.. – спросил Ник. – Ты все лгала? Ты все знала?
– Я ничего не знала! – сказала Ли. – Давай договоримся, – все это игра. Пусть это будет твоя игра. Я с удовольствием играю в твою игру.
– В мою игру в убийство?
– Нет! Ты не понял... Как раз этого нельзя...
– Тогда зачем тебе весь этот кошмар, если ты догадалась?
– Хочешь по-честному?
– Да!
– Это как в горах на оползне, – сказала Ли. – Допустим, мне нравится страх!
– Тебе нравится страх?
– Скажем так, мне нравится подобный отдых... Я, ты знаешь, никогда не пряталась от острых ощущений...
– Но сама идея? – он говорил спокойно. – Я должен убить человека!..
– Это исключено, – она тоже говорила спокойно. Оба их голоса, если бы кто-нибудь смог подслушать, звучали бы для постороннего уха почти официально. – Ты сделан из меня, и ты никого не убьешь. Как и я... Мы только наблюдатели... Мы спасаем девочку.
– Ты думаешь, ее еще можно спасти?
Он опять смотрел на бронзовую круглую ручку двери, и ему чудилось, что ручка эта медленно поворачивается то влево, то вправо.
– Но, ма, кровь-то настоящая? – сказал он, подумав. – Всех этих людей убивали... Они убивают друг друга...
– Они убивали, а мы не станем... – сказала Ли. – Когда лазишь по оползню в горах, страх тоже вполне оправдан, здесь риска не больше, чем в плохом реактивном самолете в Москву лететь.
– Я не о том.
– А я о том. Ты знаешь, сказано « не убий » , но кто же сказал, что нельзя этого видеть. Мы каждый день съедаем не меньше килограмма убоины, и это нормально, прости за пошлость, но это в культуре. Так что, основное правило нужно соблюдать. Мы не должны никого случайно убить, а путешествовать не запрещено. Если ты согласен с этим элементарным умозаключением, то я с тобой, если нет, я собираю чемодан и поехала домой, в конце концов, у меня здесь нет даже Библии... Ты же знаешь, я не могу жить без Библии. Здесь нет нигде ни одного приличного действующего храма. Все разломали.
rus 
deu 
вернуться
к предыдущей
читать
следующую